Сколько раз при мне повторялась эта сцена: солнечное утро, двор МАрхИ как водой перед плотиной заполнен абитуриентами. Выходит сонный лаборант и ленивым голосом, держа над головой плакатик с цифрами, протяжно озвучивает — с первого по тридцатый — заходим…

И так далее, и так далее. Толпа абитуриентов редеет, сбиваясь ко входу, и во дворе, как придонные коряги из отступающей воды, становятся видны тут и там родители с напряженными лицами, иногда — редкие репетиторы, окруженные стайками еще не вызванных абитуриентов. Остается только включить где-нибудь из кустов «Прощание славянки».

Все эти люди готовились к институту, шли к решению поступать разными путями. Но все они, кого ни спроси, скажут — очень хотим поступить. На аналогичный вопрос ответят — да, любят рисовать. Некоторые сознаются, что не очень умеют.

Что же нужно для того, чтобы научиться сносно рисовать, причем не только Цезаря или пирамиду с цилиндром. (Я говорю «сносно рисовать», т.к. абсолютно научиться рисовать нельзя, поскольку совершенство недостижимо).

Иногда говорят — все зависит от репетитора. Да, это во многом правда. Если не брать в расчет психологические совместимости, умение репетитора (я говорю слово «репетитор», имея в виду весь комплект опций: и частников, и вечерние курсы, и дневные курсы, тем более что многие успешно окучивают и там и там), так вот, умение репетитора очень влияет на результат…

Но я всегда говорил и говорю — репетитор, даже крутой как Эверест, лишь ракета-ускоритель для абитуриентов, но отнюдь не боеголовка. Многим доводилось видеть неумелые рисунки Цезарей или Антиноев, всплывающие иногда на экзаменах, как дохлая рыба, подорванная гранатой. Эти изображения заставляли даже видавших виды преподавателей комиссии выходить молча зигзагами из аудиторий, держась за живот, как будто им стало плохо — лишь бы не заржать в голос при всех…

И ведь не все авторы подобных чебурашек от сохи. Со многими из них занимались. Конечно, репетиторы в данном случае были не на высоте, но сможете ли вы, положив руку на сердце, а голову на плаху, поклясться, что результат был бы сильно лучше, если бы на месте вышеупомянутых репетиторов был бы Леонардо да Винчи?

Значит, существует еще один фактор, действующий на абитуриентов как валерьянка на кота; действующий сильнее репетиторов и даже мощнее первоначально заложенных природой механических склонностей к рисованию (таких, как глазомер).

Этот фактор зовется мотивацией. Когда я слышу иногда фразу — зайца можно научить рисовать, — отвечаю — да, при наличии мотивации.

Что же такое мотивация? Она, как мне кажется, состоит из двух частей. Первая, базовая, так сказать, — это неодолимое желание абитуриента иногда, не реже одного раза в неделю, прикасаться к бумаге с целью нанесения на оную какого-либо реалистического или полу-реалистического изображения. Содержание и прочие обстоятельства не имеют при этом значения. Главное — наличие склонности к самому процессу.

Отчего появляется такая склонность — кто его знает?.. Винят, как водится, то Бога, то природу, то родителей. Я получил бы Нобелевскую премию, если бы мог ответить на этот вопрос убедительно. Но тут либо есть склонность, либо нет. Во втором случае — все. Доктор сказал — в морг.

Вторая часть мотивации — та, которую можно развить, вырастить при наличии первой. Или не вырастить. Есть же такое выражение — «зарыл талант в землю». Причем репетиторы и тут не являются костылями успеха, хотя их влияние становится иногда чуть-чуть заметно на этом этапе.

Именно эту часть мотивации надо тренировать. Причем в ход может идти всё, допустимы любые средства. Мы можем идти, например, к зубному врачу, но при этом с каждым шагом тренируем ноги.

Урок в школе. Проходят стихотворение Пушкина «Пророк» («…и угль, пылающий огнем «- и т. д.). Я рисую, от нечего делать, фигуру, подозрительно напоминающую Пушкина, с открытой грудью и торчащими в разные стороны ребрами, перед фигурой завис ангел в драной ночной рубашке и с ощипанными крыльями. Ангел, как опытный патологоанатом, кладет в раскрытую грудь нечто, похожее на сердце. Рисунок пошел, как водится, по рукам, потом его перехватила училка и т. д. Но при всем желании развлечься, это была тренировка. Мне хотелось, чтоб вышло смешно, и я поневоле старался. Учительнице, как я потом узнал, понравилось.

МАРХИ, 80-е годы, сумрачный брежневизм. Красный зал, лекция по истории искусства. Красный зал тогда действительно был красным: красные стулья, стены, занавес… Свет погашен, полумрак, в проходе стоит слайдовый аппарат размером с мотоцикл (агрегат, напоминающий гиперболоид инженера Гарина). За красной трибуной — лектор, читает вслух, глядя на свои записи, освещенные маленьким светильником. Лампа, таким образом, освещает снизу его восьмидесятилетнее лицо и, заодно, белый бюст Ленина размером с холодильник, стоящий позади лектора на фоне красного занавеса. Ленин тоже подсвечен снизу.

На экране мерцает Сикстинская Мадонна. Лектор машинально, видимо о чем-то постороннем подумав, отпускает ей вполголоса некий комплимент, слышный однако первым рядам, что вызывает сдавленное хихиканье. Глядя на все это, я зарисовываю лицо лектора…

Я, конечно, не призываю игнорировать лекции и заниматься посторонними делами на уроках в школе. Просто эти примеры показывают, что и в таких странных ситуациях возможно тренироваться.

Не следует ждать мгновенного результата. Через неделю Вы не станете лучше рисовать, и через месяц тоже. Капля долбит камень не силою падения. Мы, к сожалению, живем во времена, девизом которых могли бы стать слова из песенки — нет, нет, мы хотим сегодня… мы хотим сейчас. Подобный умственный фаст-фуд разжижает мозги. А чего напрягаться, когда можно сразу все? Певцам нынче не обязательно иметь голос, даже как раз наоборот, композиторам — сочинять мелодии (все уже до нас сочинили).

В общем, каждый выбирает сам свой путь. Могу сказать только, что таких вот оцифрованных творцов в любой момент можно заменить кем угодно, предварительно тоже оцифровав.

Есть еще одно печальное обстоятельство — тренировать мотивацию нужно всегда, даже после поступления. Это, как законы термодинамики, невозможно отменить. Один наш преподаватель говорил — кирпич может лететь либо вверх, либо вниз, но не будет висеть в воздухе, подобно стрекозе…

Конечно, не все так грустно. Результаты начнут появляться как-то незаметно, перехода Вы не ощутите. В первый раз я оценил эффект в армии, когда все солдаты на морозе чистили плац от снега, а я в теплой библиотеке рисовал Ленина и, заодно, невесту командира роты с фотографии.

Портреты старослужащих, сделанные во время исполнения священного долга, сильно облегчали жизнь и прибавляли авторитет. Народ у нас, как ни странно, уважает тех, кто умеет рисовать. Фраза «нарисуй меня» была второй по частоте упоминания после «нарисуй бабу».

Несколько слов о честолюбии. Оно полезно, особенно на первом этапе, и является хорошим допингом. Сравнивать свои рисунки с чужими — надо. Главное, в случае роста, уловить момент, когда нужно поднимать самому себе планку и перестать удовлетворяться тем, что ты лучший в детском саду (школе, группе и т. д.). Важно, чтоб это здоровое, в общем, честолюбие не переросло в «Маньку Величкину». И ещё надо осознавать, что чем выше забрался — с тем более сильными надо сравнивать себя.

Со временем (до которого надо дожить, конечно) придет понимание, что совершенство недостижимо, но рисуешь ты не для того, чтобы превзойти Энгра или Тьеполо, а для себя. Но если ты дойдешь до такого этапа, эти записки тебе будут уже не нужны.

Я хотел сказать это в своей книге «Рисунок без ошибок», но посчитал, что не нужно, суета. Как выяснилось, не совсем. Народ любит задавать вопросы, резонные, кстати, а мы обязаны отвечать.

Весьма часто преподавателям задают вопрос — а сколько человек у вас в группе. Редко кто понимает при этом, что вопрос не имеет смысла. Есть такая старая средневековая поговорка — «Дьявол в мелочах». Очень немногие родители абитуриентов эти мелочи знают.

В самом деле, представьте, что вам встретился неизвестный житель абсолютно незнакомой вам страны, и вы спросили его, сколько он зарабатывает. Он отвечает — сорок восемь тетробомбонов. Вы что-нибудь поймете? Что такое тетробомбоны?

Предположим, вы узнаете, что сорок восемь тетробомбонов соответствуют пяти тысячам долларов. Полная информация? Нет. Не указан период времени. Сорок восемь тетробомбонов в месяц? В год? В неделю?

Ну предположим, в месяц. Вроде много. Но информация все равно не полная. Неизвестен уровень цен в этой стране. Может там все в десять раз дороже, чем в Москве. Тогда сорок восемь тетробомбонов в месяц мало. А если там цены как в глубинке — тогда много. При наличии товаров, конечно.

Так вот, спрашивая преподавателя о количестве человек в группе, заодно интересуйтесь — сколько времени длятся занятия. Если ровно три часа, ни минутой больше (а такое очень даже бывает) — это одно. Если ровно четыре часа — уже другое.

Десять человек — много или мало? Вопрос только тогда имеет смысл, когда ясно — десять человек за три или за шесть часов. По этой, единственно правильной логике, пять человек за три часа равны десяти человекам за шесть часов.

У меня, к слову, занятия длятся по десять часов в день. Понятно, что некоторые приходят с утра и уходят в полдник. Другие приходят после школы и сидят до вечера. Те, кто хочет и выдерживает физически, могут рисовать и десять часов за ту же цену.

Каждый год, месяца за три-четыре до экзаменов ко мне начинают подходить абитуриенты и взволнованно произносят:

 — Вы знаете, мне точно сказали, что вместо Афродиты поставят Вольтера (Дорифора, Сенеку, Ленина — всё-таки каждый раз варианты отличаются). Спрашиваю в ответ — откуда сведения?

 — Мне точно сказали…

 — Но кто конкретно?

 — Одна знакомая…

 — Но она-то откуда знает?

 — Она точно знает…

Круг, таким образом, замкнулся, пострадавших нет. Эту систему доказательств я называю «ОБС», что означает «одна баба сказала».

Каждую весну, как грибы поганки, перед экзаменами прорастают слухи, сплетни, домыслы. Абитуриенты, а также их родители, прогибаясь под этим напором, проявляют иногда лучезарное легкомыслие и доверчивость. А ведь даже при покупке чайника те же самые люди более внимательны и вдумчиво выбирают. Между тем я давно заментил6 что в среде репетиторства нравы и порядки, увы, нередко такие же, как на «черкизоне».

Покинем парадные залы, спустимся в операционную, возьмём в руки скальпель и вскроем то, о чём непосвящённые могут и не догадываться. О чём надо знать?

Прежде всего, гораздо лучше, если репетитор работает в МАрхИ в основном составе преподавателей. Разумеется, разумеется при этих словах поднимется осиный рой возражений, смысл которых укладывается в одном вопле — какая разница! Разница есть. Если препод регулярно бывает в институте, он поневоле подключен, так сказать, к сети и узнает гораздо раньше основные новости, тенденции, веяния и изменения. Просто потому, что хотя бы общается с другими препами. А такие новости всегда могут быть и есть. Все остальные узнают это гораздо позже.

Но разве не может быть хорошим репетитор, не работающий в МАрхИ? Может. Но, при прочих равных (ключевое слово) условиях, лучше чтоб он работал. Разве не может хороший мотор работать на плохом бензине? Может. Но лучше залить хороший.

Очень важно, просто необходимо, чтобы репетитор сам отменно рисовал. И особенно важно, чтобы его работы могли видеть все, хотя бы в интернете. Причём это должны быть не просто рисунки несложных голов типа «Дорифор». Такого добра и в интернете можно наловить в огромном количестве и выдать за свои. Такие случаи, представьте были, и не раз. А вот работы типа «мальчик с гусем», «раб» (Микеланджело) или «Зевс» найти не то чтобы сложнее (хотя сложнее, конечно), но в таких случаях гораздо больше вероятность того, что всплывёт с претензиями подлинный автор и выставит фото собственной физиономии рядом с подлинником рисунка в раме.

Также неплохо репетитору иметь рисунки сложных пейзажей, портретов, архитектуры по тем же соображениям. Чужой мастерский сложный рисунок рискованно выдавать за свой. Если же на чьём-либо сайте болтаются только обезличенные рисунки простеньких Антиноев — это не очень хороший симптомчик. Могут и надуть. В МАрхИ хватает умельцев наделать такие штуки на заказ.

Ну конечно же и здесь взлетит воронья стая возражений. Основных доводов два. Первый — я, дескать, не обязан (а) ничего доказывать. Второй — главное не самому рисовать, главное — уметь научить.

Ну конечно, доказывать никто ничего не обязан. Но поверьте, за 27 лет работы я убедился в следующем — если у репетитора есть чего хорошего показать — он всегда показывает. Повторю — всегда. Если же не показывает — значит стесняется, зная, что рисует гораздо хуже конкурентов. Ну или показывать попросту нечего.

 — Как ничего, неужели, такие случаи есть?

Увы, открою секрет, есть. И бывают нередко. Ещё как бывают.

Вот тогда начинаются песни, что важнее, дескать, уметь научить. Вы знаете, конечно Остап Бендер тоже выдавал себя за художника, и врачей теоретиков много. Собственно в медицине, как и в искусстве, понимают все. Но ложиться на операцию почему-то предпочитают к опытному практику. Вот как-то не рискуют. Здесь могу только сказать — умение самому рисовать для репетитора является хоть и недостаточным, но необходимым (ключевое слово) условием. Иначе можно нарваться на жульничество.

Конечно, в таких условиях «Остапа Бендеры» пускаются на хитрости. Надо как-то же выживать. Основные уловки давно известны. Главная звучит так: я знаю, что будет на экзаменах, у меня есть «ходы». Проверить всё равно не возможно, расчёт на то, что народ и так слопает (как же, сам репетитор говорит). Фантазия у жуликов бурная. Были персонажи, выдававшие себя за родственников влиятельных личностей института. Фальшивые внуки Карла Маркса, так сказать. Не беда, что влиятельные личности, узнав, что у них появилась где-то внезапная дочка, зеленели — никто не проверит.

Но это, конечно, не предел. Некоторые идут дальше — прогресс не дремлет. Один из эксклюзивных методов — угрозы. Прямо так и говорят: уйдёте от меня — не поступите в институт. Абитуриенты пугливы, верят. На самом деле эти угрозы так же похожи на реальность, как колибри на бегемота. В общем, даже не один биологический вид. Видите ли, это в частной фирме может быть один владелец. Иван Грозный, образно говоря. МАрхИ — государственная академия, в таких вещах как приём в институт никакое единоначалие не возможно. Каждый, кто руководил коллективом хотя бы из десяти человек знает, что абсолютная власть недостижима. Такие угрозы не то чтобы трудновыполнимы — они попросту невозможны в исполнении. Слишко глупо и опасно даже пытаться делать это — хотя бы в силу того, что у разных людей всегда разные интересы, противоречия и так далее. Вообще есть чёткое правило — угроза есть признак бессилия. Хочешь сделать что-то — сделай. Или не пытайся.

Кстати, иногда к таким угрозам прибегают вполне солидные и респектабельные с виду дяди и тёти. Наивно думать, что жулик — это обязательно ханурик с бегающими глазами. Способ проверки простой — подговорить кого-нибудь спросить у этих господ при посторонних препах — могут ли они «завалить» любого на экзамене — они гневно будут отрицать, что говорили подобное. Значит боятся. Значит никакой власти у них нет и не было.

Есть ещё более тонкие приёмы, разработанные прямо знатоками психологии. Звучит это так: такой-то, конечно, хороший препод, но приходи к другому, тебя, дескать, дошлифуют. Действуют при этом через своих учеников, зная, что многие абитуриенты знакомы через интернет, дружат и т. п. Переманивают всегда хорошо рисующих, бьют прицельно. Одну мою рисующую абитуриентку прямо осаждали, чуть ли не насильно пытаясь перетащить. Я узнал об этом позже. Кстати, она оказалась упряма, не перешла. Поступила с громадным запасом, в тройке лидеров.

Расчёт в таких случаях простой — поступит переманенный человек — переманивший её (его) репетитор-солитёр приписывает заслугу целиком себе. Не поступит — говорит: ну она же (он) не у меня занималась (занимался). Лохотрон, классика.

Ну и конечно, ну и конечно надо упомянуть о ругани и клевете по адресу коллег-конкурентов. Есть известный список персонажей, занимающихся этим. Прямо на своих занятиях говорят детям гадости о других, за глаза. Особо подчеркну — поливают всех успешных репетиторов. В ход идут любые домыслы, сплетни и т. п.

В этих случаях полезно знать простое правило — в основе любой персональной хулы всегда (ключевое слово) лежит — личный расчёт и зависть. Есть один тонкий нюанс. Завидуют не всегда неуспешные репетиторы. Есть вполне коммерчески раскрученные, занимающиеся тем же. Зависть вовсе не сестра бедности. Богатые тоже завидуют. Весь расчёт на то, что посторонние, узнав об этом, воскликнут: «Не верю! Зачем ему (ей) это делать, у него (неё) и так всё хорошо.» Человеческая душа — сложная штука, за вполне пристойным фасадом могут открыться бездонные провалы.

Способов набить себе цену множество. Любят кичиться тем, что у них, дескать, всего три-четыре человека на занятиях (индивидуально, так сказать). Ну, простое соображение что к ним больше никто не идёт, новичкам в голову не приходит. И ещё выясняется, что занимаются они ровно три (иногда четыре) часа, ни секундой больше. Сидят не в мастерских, а на квартирах, где пахнет борщом, ходит собака, орут дети. Между тем, если у человека сидит 10 — 15 человек, то это значит, что он не только справляется с ними, но и то, что он может сидеть и по 7 — 8 часов подряд.

Кстати, некоторые репетиторы, вполне опытные, даже не в меру опытные, тоже сидят с группами по 4 — 5 человек. Но мало кто знает, что попавшие к ним ученики прошли свой незримый, но вполне ощутимый конкурс. То есть такие преподаватели берут только хорошо рисующих, предварительно просматривая. Это могут позволить себе преподаватели с известным авторитетом. Я лично ничего против не имею. Надо только помнить, что это тоже в общем жульничество, пусть и невинное. Незнающие могут сказать: «Вот, смотрите, у такого-то „все“ ученики как рисуют», не зная, что был предварительный отбор.

Ну и наконец самое главное. Как проверить, поступают ли от препода люди, или нет? Все, естественно, набивают себе цену. Есть один простой способ независимо и точно проверить. У препа должен быть сайт, где выложены по годам работы поступивших, хотя бы некоторых, с указанием имён и фамилий. Дело в том, что это единственный способ узнать правду. Если препод выставил рисунок Сидорова в интернет и написал, что он поступил в 2015 году, то вКонтакте или других сетях легко найти если не самого Сидорова, то его знакомых, и убедиться, что Сидоров действительно существует. Если препод просто вживую показывает какие-то рисунки у себя, то даже если они и подлинны — проверить труднее, ученики могут и не запомнить (неловко записывать фамилию). Да и листки одни и те же можно показывать много лет подряд.

Все остальные способы (показы обезличенных рисунков до начала занятий и, так сказать, после месяца-другого) — сомнительны. В группе «Академический рисунок» я читал скандал с разоблачением, когда выяснилось, что рисунки «до» и «после» принадлежат разным людям. Нет, конечно могут и не обмануть. Точно так же можно и валюту поменять в подземном переходе у незнакомых менял. Тоже могут и не обмануть. Иногда. Но все почему-то предпочитают обменную кассу в банке.

Всем абитуриентам, желающим поступить в институт, хочу сказать — все это не значит, что в МАрхИ полно жуликов. Просто люди везде одинаковы, и процент сволочизма везде один и тот же. Во всех местах помимо нормальных людей есть свои завистники и бездари. Но зрение и разум у вас никто не отнимает без вашего согласия.

Цезарь, Сократ, Афродита и Антиной сидят на том свете и пьют водку.

Сократ: — Никакого уважения к философии… Проклятые мархишники! (прихлёбывает) Изображают вместо меня какого-то водопроводчика! (вытирает руку о бороду)

Цезарь: — И ведь самое обидное — не распнешь уже никого (смотрит сквозь стаканы, прищуря глаз)

Афродита: — А я? Я все-таки богиня, женщина, наконец! Никакого уважения к статусу! Каждый раз вместо меня колхозницы получаются… тьфу на них!

Антиной: — А я… А меня… А я…

Цезарь: — Да ладно, знаем, знаем… (хлопает Антиноя по спине и наливает ему. Антиной нервно роется в косметичке и красит губы)

Сократ: — Сик транзит глория мунди… (задумчиво глядит на Антиноя и выпивает).

Хеопс принимает во дворце начальника Пирамидпроекта.

 — Ну как там пирамидка, — спрашивает Хеопс, — скоро будет готова?

 — Работаем с опережением графика, Ваше мудрейшество, две недели осталось.

 — Неплохо, неплохо… в Вавилоне сдохнут от зависти…

 — Ваше мудрейшество, а скажите откровенно, за каким хреном вам эта пирамида сдалась, вы ведь и так бог?

 — Гм… видишь ли (Хеопс чешет бритый затылок, приподняв корону), бог-то, конечно, бог, но кого через 5000 лет будут интересовать идеи хеопсизма? А так помнить будут.

 — Склоняюсь перед мудростью вашего мудрейшества!

Отпустив начальника Пирамидпроекта, Хеопс вызывает командира дворцовой стражи и говорит:

 — Ты это… того, как пирамиду достроят, так начальника Пирамидпроекта туда… в саркофаг, короче, и в гробницу… Он слишком много знает.

…

Иван Грозный принимает в Грановитой Палате Барму и Постника.

 — Ну что, щучьи дети, как там Василий Блаженный, доколе ждать?

 — Две недели, царь-батюшка, осталось, две недели!

А уж какой храм — загляденье, истинный Бог, отвечаем! — нахваливают себя хором зодчие.

 — Да, лепота, лепота… (Грозный разглядывает чертежи), — крымский хан лопнет, поди, с досады.

 — Лопнет, царь-батюшка, лопнет, вот-те крест!

 — А что, щучьи дети, смогли бы вы, к примеру, еще лучше построить?

Зодчие, чуя новые заказы, заливаются:

 — Можем, царь-батюшка, можем, много лучше можем!

-Можете, говорите… — Грозный задумчиво чешет бороду.

Отпустив Барму и Постника, Грозный хлопает в ладоши, входит рыжебородый Малюта Скуратов.

 — Ты вот что, рыжий, как эти двое храм-то достроят, ты им глаза выколи, слышь? А то неровен час крымскому хану чего построят…

 — Как же так, государь, может, бошки им просто поотрубать, и всего делов?

 — Не, глаза выколешь, а так пущай живут… Эх, добрый я… Ну, ступай с Богом, пойду помолюсь.

…

Иосиф Сталин принимает в своем кабинете главного архитектора Москвы. Главный архитектор тычет пальцем в макет Красной площади, стоящий тут же и говорит:

-Здесь, товарищ Сталин, мы убираем псевдорусское здание Исторического музея, мешающее прохождению парадов.

Сталин молча сосёт трубку.

 — Здесь, товарищ Сталин мы убираем псевдорусский собор Василия Блаженного, — с этими словами архитектор снимает зданьице храма с макета.

Сталин, глядя желтыми глазами на архитектора, бешено произносит:

 — Пастав на мэсто, сабака!

Архитектор падает замертво, через некоторое время его вывозят из Кремля в труповозке.

…

Наши дни. Лекция по введению в специальность в Красном зале МАрхИ.

 — Итак, дорогие студенты, архитектура — интереснейшая профессия…

Старая кафедра располагалась в церкви. Очень удобно: начальство не рядом и редко заходит; в то же время столовая совсем недалеко. Церковь желтая с белым, заходишь во дворик, поднимаешься по ступенькам, толкаешь дверь и видишь: Аполлон Бельведерский, передом ко входу, распахнув плащ, эксгибиционирует, приветствуя входящих.

Толстые стены и решетки на окнах позволяли выдержать длительную осаду, пространство, разделенное серыми перегородками, было пропитано запахом сточенного грифеля, пол замусорен железными кнопками. Кнопки эти впивались в подошвы, и студенты, входя вечером в метро, цокали о каменные плиты полов, как кони.

Зимним вечером 197* года все шло обычным порядком. На деревянных стойках висели гипсовые носы, глаза, уши; школьники вяло рисовали всю эту расчлененку, препы медленно и неуверенно, как покупатели на рынке, ходили между мольбертами — занятия заканчивались.

Подсобка, хранившая в себе так называемый метфонд, примыкала к одному из отсеков. Дверь в нее была почти незаметна.

В тот вечер в высокой, на три ступеньки выше общего пола, подсобке засели двое препов: хозяин метфонда Виктор Егорович Кирьясик и его гость, Владислав Брониславович Васюк. В сводчатой комнатенке было тепло словно в подмышке. Вокруг виднелись открытые деревянные полки, совсем как на какой-нибудь даче, только вместо банок с огурцами располагались на них папки с рисунками разных лет. Уютненько светила неяркая лампочка на столе, и рядом с ней, конечно же, имелся классический натюрморт, внушающий радостное спокойствие: бутылка водки, пара бутербродов с колбасой, банка рижских шпрот и стеклянная емкость с домашними солеными огурцами в рассоле (без них все же, как видите, не обошлось).

Под водочку с огурцами говорить особенно хорошо, а сплетничать тем более. Сплетничать хозяин подсобки обожал. Виктор Егорович Кирьясик очень любил, прижмурившись по-ленински (левый глаз у него так и оставался всегда в вечном прищуре), встревать в споры. Бывало, видит- двое спорят — и ласковым котиком непременно влезет. Причем со своей, третьей позицией, не совпадающей с другими. Всегда слегка полусогнутый, поминутно поводя правым плечом, он не говорил ни по одному вопросу ни да, ни нет, а весь уходил в полутона, как медуза между пальцами.

Владислав Брониславович, напротив, внешне постоянно со всем соглашался, приговаривая коротко: да, да, да. Но сподвигнуть его на самом деле согласиться с чем-либо было так же невозможно, как ухватить рукой маринованный гриб. Никто никогда не видел у него иного выражения лица, кроме вежливой насмешливости. Носил он вместе с пиджаком галстук- бабочку с вставленным туда крупным камнем синего цвета и обильно пользовался одеколоном.

Рисунки Владислава Брониславовича часто критиковали, и на кафедре даже мелькало выражение «цветочно-педофилическая графика». Портреты студенток делались им едва ли не против их воли. Потом, когда студентки уходили, Владислав Брониславович пририсовывал на портретах …, по многу раз внося исправления и мусоля лист.

Виктор Егорович, напротив, рисовал только праведные, в духе коммунистической идеологии, рисунки: метрового размера портрет рабочего, вытирающего лоб рукой (коллеги прозвали эту работу «задолбавшийся»), громадный рисунок негра в свитере и с томиком Ленина под мышкой. Но посвященные уверяли, что дома он хранит большое, изрядно отштрихованное изображение … и столь же утюканный вид …

Ими он скандализировал кафедральных теток, не сводя с них глаз и поводя плечом, пока они в ужасе рассматривали блики на …

Время за рюмкой всегда тает незаметно, как лед в графине, а уж со шпротами особенно. Дух сплетни клубился над засидевшимися педагогами, смешиваясь с запахом старой бумаги. Со стола мало-помалу исчезали огурцы и шпроты, да и в бутылке заметно поубавилось. Наконец, Кирьясик потянулся, отчего его прищуренный левый глаз на секунду открылся.

 — Ну что, Слава, занятия сейчас закончатся, пора идти.

Вслед за тем неспешно были собраны пустые банки, стаканы и недопитые бутылки заботливо спрятаны в дальний шкафчик в закутке и заперты на ключ. Педагоги открыли дверь.

Тьма оказалась за пределами каморки. Тусклый отсвет от не выключенной еще настольной лампы выхватывал смутные серые силуэты статуй. Гипсовый гусь мертво глядел на них, как рыба в магазине. Пластмассовые скелеты, еле различимые, будто хулиганы в подворотне, столпились в углу. Тут только преподы осознали глухую тишину и поняли, что они одни в пустой церкви.

 — Виктор, так это мы чего, все уже ушли, что ли?

 — Как мы не услышали? А почему же к нам не постучали? Иван сволочь!

возмутился Кирьясик.

Виктор Егорович вообще был первый паникер кафедры. Здесь же, увидев вокруг себя потемки, он схватился за голову.

 — Моя Машка меня убьет! Что же делать!

Крепостные стены кафедры, решетки на окнах, приваренные насмерть и огромные замки на тяжелых дверях убивали всякую надежду вырваться. Кирьясик, как подкаблучник, боялся гнева супруги больше, чем кафедрала. Васюк, хотя и ровесник Кирьясика, был уже снова холост и поэтому развеселился, особенно глядя на страдания коллеги.

 — Что ты паникуешь, Виктор, не убьют же тебя!

 — Нет, давай звони Ивану, пускай едет назад!

Иван Дмитриевич Захватов, старший лаборант кафедры, жил чуть поближе Серпухова. Иван ушел с кафедры последним, закрыв все двери и не заметив сидельцев.

 — Да он пока домой доедет, — втолковывал Васюк Кирьясику, — еще час пройдет! Да и не поедет Иван назад из такой жопы. Пошлет он нас! Заночуем и все, ничего страшного.

Мысль провести ночь среди статуй и скелетов так ужаснула Кирьясика, будто ему самому грозила опасность превратиться в гипсового гуся.

 — Ой-ей-ей-ей! — тонко запричитал педагог.

 — Ну, позвони Машке, — ржал Васюк, — объясни ей.

 — Нет, она меня не поймет, она не поверит! — отчаянно упирался Кирьясик. Наконец, после десятиминутных пререканий, телефон страшной супруги был набран самим Васюком. Виктор Егорович осторожно, как картофелину из костра, принял трубку из рук Владислава Бориславовича и по-черепашьи втянул голову в тощие плечи.

 — Але, Маша… нас, представляешь, на кафедре заперли. Иван, скотина… Да нет же, я действительно на кафедре… да нет, с Васюком, что ты кричишь… да не пили мы. Вот, могу дать Васюка, подтвердит… да нет, послушай… какой вытрезвитель…

Васюк, напрягаясь, отчетливо разобрал в трубке слово «собутыльник», вслед за тем Кирьясик растерянно отодвинул от уха трубку, как будто из нее пошел горчичный газ. Послышались короткие квакающие гудки.

 — Ну все, она меня домой не пустит! — накатил новый приступ истерики на трусливого Кирьясика. Дело в том, что недавно он уже схлопотал от жены за пьянку. Вторая порция неотвратимо надвигалась на Кирьясика.

Обыкновенно разум обостряется от ужаса. Если лабораторных крыс загнать в лабиринт, то они, поводив туда-сюда носами и потыкавшись в стены, в конце концов, найдут выход. Лазейку открыл Владислав Брониславович, подтвердив тем самым тезис о вреде паники.

Единственное незарешеченное окошечко находилось как раз в каморке метфонда, где произошла вечеринка. Полукруглое сверху, примыкавшее к полу, небольших, но достаточных размеров. Будь Владислав Брониславович и Виктор Егорович изрядных габаритов-застрять бы им, подобно Винни-Пуху в гостях у Зайца. Снаружи от окна до земли было метра два с половиной. И болтаться бы чьим-то ногам, пачкаясь о штукатурку, но поскольку педагоги были из тех, кто усыхает, перевалив за полтинник, затруднений не возникло.

Правда, окно за собой закрыть, естественно, не удалось-слишком высоко. Внизу лежал свежевыпавший снежок, и следы на нем отпечатались особенно отчетливо. Предусмотрительный Кирьясик, осознав, что спасен и оттого успокоившись, заметал следы сломанной тут же веткой. Через минуту никого вблизи церкви не осталось, дворик был абсолютно пуст.

Если вы уйдете из квартиры, забыв выключить плиту под сковородкой с котлетами, то, вернувшись, сразу поймете: что-то не так. Вы еще не увидели вонючий натюрморте углями, но, созерцая сквозь едкую дымку прихожую, осознаете, что день не удался.

Вот так же Владислав Брониславович, явившись утром на кафедру, почуял нехорошее. Ранние коллеги-преподаватели вели себя странно и были похожи на пациентов в приемной у венеролога. У лаборантов, похоже, вообще было предынсультное состояние, что все-таки не характерно для молодости. Один из них тихим закулисным голосом сообщил, что «Иван Дмитриевич нас застроил и устроил шмон на всей кафедре».

Иван Дмитриевич Захватов сидел метрах в трех от входа в своем закутке и говорил по телефону. Лицо у него было похоже на маленький мешочек, набитый перепелиными яйцами. Мешочек был багровый.

 — Ночью кто-то залез на кафедру, что-то украл и вылез через окно, а следы заметал снегом, — отчетливо произносил в трубку Иван. Владислав Брониславович, в секунду все поняв, мышкой пробежал мимо в преподавательскую.

Иван Дмитриевич, до того как стал старшим лаборантом, имел другую работу — а именно в КГБ, причем еще с тех времен, когда эта организация называлась НКВД. Якобы охранником, но никто точно не знал. Маленьким бдительным Кощеем надзирал он за всеми неодушевленными предметами на кафедре. За одушевленными, впрочем, тоже. Однажды один студент- африканец, сын какого-то местного африканского принца, опоздал на занятие. Иван промариновал его в запертом предбаннике полчаса, слушая, как тот царапается и мычит за дверью. Потом велел лаборантам открыть дверь и величественно, скрестив, как Наполеон, руки, процедил вслед прошмыгнувшему африканцу: — Ладно уж, иди, головешка…

Иван был по-сталински целеустремленным и, уверовав в одну версию (залезли, украли, вылезли, заметали), четко держался за нее, не меняя на другие. И чтобы понять, что именно украли, устроил инвентаризацию. Стал пересчитывать все свои гипсовые запасы рук, ног, ушей, носов, глаз, статуй, шаров, кубов, пирамид, конусов, шестигранников… Фраза длинная, но мы не дошли и до половины. Были еще черепа, скелеты, светильники, обогреватели, табуретки, одеяла для натурщиков — десятками и сотнями хранилось все это у него на чердаке под куполом, в подвале, в подсобках, в аудиториях, в шкафах… Внешне все было в порядке, но ведь что-то же сперли? Считал, считал — все на месте. Что за черт! Ошибся, наверное. И опять стал считать.

Вряд ли Ивана Дмитриевича следует упрекать. Это Шерлок Холмс сразу бы догадался. А здесь препы созерцали, как Иван снова и снова пересчитывал. День, другой, третий…

На четвертый день он все-таки заподозрил лаборантов.

 — Ты привел бабу, — говорил он им поочередно.

 — Иван Дмитриевич, мы бы открыли дверь своим ключом, зачем нам тащить ее через окно!

И Иван Дмитриевич стал чахнуть. Так бывает с убежденными сталинистами. Обычный человек потыкается-потыкается, да и пошлет все куда-нибудь. Но здесь — не тут-то было. Ситуация закольцевалась, и разум Ивана стал буксовать, как немецкие танки под Москвой.

 — Слушай, помрет дед! — говорил Владислав Брониславович Виктору Егоровичу, — давай сознаемся.

 — Ты чего, ни в коем случае, даже не думай, — Виктор Егорович аж согнулся, как будто ему ткнули в селезенку, и судорожно повел плечом.

 — Да умрет ведь!

 — Это мы умрем, нельзя! Рехнулся, что ли?

Не то чтобы Владислав Брониславович был менее трусливым, чем Виктор Егорович. Скорее Владислав Брониславович не обладал столь живым воображением и, в отличие от Кирьясика, не представлял себе всех последствий явки с повинной. Кирьясика природа одарила стратегическим умом и, как следствие, гиперреалистически-четким видением грядущей экзекуции, сравнимой с наиболее одиозными пытками испанской инквизиции. Банальное загоняние кнопок под ногти было, в представлении Кирьясика, лишь ласковой прелюдией того, что сотворил бы ему Иван, узнай он о тайной вечере в метфонде.

Именно потому все эти дни Виктор Егорович старался вообще не приближаться к Ивану Дмитриевичу, при этом по возможности стремясь слиться с окружающим антуражем подобно камбале.

Между тем Владислав Брониславович, по странности своей натуры, стремился все время нарушать запреты. Обхает, скажем, его работу вся кафедра, так он назло старается именно на кафедре эту работу вывесить. А то и в Белом зале! Даже если на рисунке том начертана женщина с невероятными грудями.

Как только Владислав Брониславович увидел испуг Кирьясика, так сразу же усиленно захотел открыться Ивану. И на пятый день таки открылся. Перепелиные яйца задвигались в мешочке Иванова лица, и лысина Ивана приобрела синюшно-помидорную окраску.

 — Кирьясика ко мне!

Лаборанты привели Кирьясика. Тот, увидав помидорную лысину, сразу понял, что открыт, и от испуга присел как кот, окруженный собаками.

 — Ты почему не доложил мне, что вылез в окно?

 — Какое окно? Я ничего не знаю! — честные глаза Кирьясика совершенно округлились.

 — Ты мне вола не крути, мне Васюк все рассказал!

 — Васюк? Какой Васюк? Причем тут Васюк! Я вообще не понимаю, о чем речь!

 — Ты мне тут не свисти! — Иван, раскочегарившись, явно вспомнил свое кагэбэшное прошлое.

 — Ну сознайся, Виктор, — вальяжно встрял Владислав Брониславович, чуя, что гнев Ивана весь без остатка переведен на Кирьясика.

- Вот пусть Васюк и покажет, как он лез в окно, а я не смогу! Туда пролезть невозможно! У меня здоровье слабое! — заорал Кирьясик, наглея от испуга.

Петр Николаевич Юрин, приземистый педагог в длинном свитере, отчего его ноги казались в два раза короче туловища, с интересом наблюдая эту сцену, ехидно изрек: — Васюк в окно так просто не пролезет, мылом смазать надо… А Кирьясик и без мыла пройдет.r~^ Лаборанты, устроившиеся неподалеку, хрюкнули. Усики Петра Николаевича, странно смотревшиеся на жестяном его лице, ухмыльнулись, и он, переваливаясь, ушествовал в преподавательскую.

 — Хамство! Безобразие! Я так не оставлю! Пойду в ректорат! — завопил Кирьясик, отбежал к двери, дернул ручку и исчез в предбаннике.

«Пулю в затылок мерзавцу» — подумал Иван, закрыв глаза.

Когда он их открыл, Владислава Брониславовича уже не было. Лаборанты, старательно отвернувшись, делали вид, что копаются в ящиках стола.

Кирьясик потом долго не решался подойти к Ивану. Месяца через два он вдруг случайно наткнулся в коридоре на старшего лаборанта и замер. Низенький Иван поманил к себе кривым пальцем Кирьясика и тихо-тихо зловеще произнес: — Я все помню. Но я молчу…

Профессор: — Ну, хорошо, вы не знаете, кто написал Сикстинскую Мадонну. Но где она висит, вы можете сказать?

Студент: — …А?

Профессор: — Сикстинская Мадонна.

Студент: — Что?

Профессор: — Где висит, спрашиваю!

Студент: — В сикстинской капелле…

Вставная челюсть профессора: — Бряк!

…

Профессор: — Какие материалы применяют для внутренних перегородок?

Студентка: — Эммм…

Профессор (явно намекая на гипсокартон): — Ну что в архитектуре делают из гипса?

Студентка: — Головы…

Глаза профессора (расширяясь): — Чпок! Чпок!

…

Студентка (обращаясь к Зурабу Александровичу Казбеку-Казиеву): — Казбек Казиевич, можно зачёт проставить?

Казбек-Казиев (яростно): — А-А-А-А!!!

Если спросить, какого цвета небо — большинство ответит: голубого. И ошибутся. Небо также бывает розовым, золотым, серым. А ночью вообще темное.

В рисунке тоже есть понятия, о которых все вроде знают, но ошибаются. Штрих по форме, например (как будто формы не может быть без штриха, ну хоть бы в рисунке кистью). Или вот еще абсурдная фраза: падающая тень всегда темнее. Всегда. (Где на «девочке, освещенной солнцем» Серова падающая тень?)

Вот также в околорепетиторской среде бродит понятие «натаскивание». И все слышали, и все думают, что понимают. Сразу представляя что-то халтурное, поддельное, какой-то надувательский процесс.

В конце концов я решил провести соцопрос, спрашивая — что такое «натаскивание» в рисунке. Причём спрашивая не у абы кого, а у преподавателей кафедры «Рисунок», то есть у профессионалов. Уж кто-кто, а они уж знают. Просветят. И вот спрашиваю. И слышу: «ну ты знаешь».

-Нет, — говорю я, — не знаю. Ну тупой. Или марсианин. Представьте, что вчера прилетел. Ну, представьте. Так что-же это такое — натаскивание?

-Ну это, в общем… Схемы. Когда рисуют по схемам.

-Какие схемы?

-Ну… Схемы пропорций.

-Простите, а что, это плохо? У Леонардо были такие схемы, «Витрувианский человек» к примеру, у Дюрера тоже были. И никто не считал, что это плохо. Да любой учебник откройте, Баммеса, к слову, — тучи схем. И что?

Опять пауза. Вступает другой препод:

-Нет, ну это когда заставляют перерисовывать готовые рисунки, а не рисовать самому.

-То есть копировать?

-Ну… Да.

-Простите, а чем занимались сотни лет в лучших академиях мира? В Петербургской вообще обучение начиналось с копировального класса, потом уже шли гипсовый и драпировочный, и потом натурный. Привозили оригиналы рисунков Буше, Натуара и заставляли делать копии. И никто не говорил, что это плохо.

Третий препод:

-Наверное, натаскивание… Э… Это когда заставляют одно и тоже рисовать десятки раз подряд. Вот!

-Все это было сотни лет назад. Карла Брюллова отец, тоже академик, заставил рисовать группу Лаокоона (всю, а не только бюст) аж 18 раз подряд. И съездил по уху, когда сынок возмущался. И хорошо ведь Брюллов рисовал. А лист, где один из учеников Микеланджело много-много раз изобразил глаз, помните? И подпись рукою мэтра: «рисуй Антонио»? Не помните? Что-же, Микеланджело то-же натаскивал?

Следующий препод:

-Всё так, но понимаешь… Вот когда учат не срисовывать, а заучивать светотень, например.

-И что? Во первых «срисовывать», как вы знаете, плохо. А принципы светотени еще знаменитый Ажбе объяснял на примере шара, помните? Рисовал углем шар, вытирал свет, блик, отбрасывал падающую тень, в общем все помнят. И подгонял под это объяснение принципы светотени на всём, в том числе и на головах. И вся Европа училась у него. Добужинский учился. Грабарь. Серов очень уважал. А наш Чистяков вообще говорил «моя система». А у Чистякова Врубель учился, тот-же Серов, другие мэтры.

И так далее, и так далее. И получалась странная вещь: в попытке расшифровать понятие

«натаскивание» все препы вынуждены были применять другие понятия. И тут же выяснилось, что эти другие понятия (копирование, схемы и т. д.) существовали уже сотни лет, и не несли в себе никаких негативных смыслов, а наоборот, были уважаемыми, солидными понятиями.

Как если бы вы увидели издалека подозрительного типа, а подойдя поближе вдруг узнали бы в нём хорошего знакомого, друга семьи.

И ведь все эти понятия, а точнее приемы обучения (копии, схемы) существуют как минимум со времен Возрождения, а слово «натаскивание» изобретено сравнительно недавно.

Кто-же изобрёл это слово, и зачем? А вот затем и было изобретено, чтобы обгадить удачливых конкурентов. И изобретено было завистливыми неудачниками. Чтобы понятнее — в Советской пропаганде существовало слово «пресловутый». Даже у Высоцкого помните: «…и хваленый, пресловутый Шифер…». Речь шла о шахматном чемпионе Фишере. Он стал чемпионом, и был при это не только иностранцем, но даже, страшно сказать, американцем. И вот — пресловутый. Что значит «пресловутый»? Что плохо играл, что ли? Да нет, лучше всех играл тогда, никто не победил, помнится. А что еще? Известный? Но слово «известный» не несет в себе никакого негатива. А когда хочется обгадить, а сказать нечего, то можно изобрести слово «пресловутый», вложив в него негатив. Преслову-у-тый… Ну надо-же, значит, гад ползучий.

Вот точно так-же завистниками и бездарями было изобретено слово «натаскивание» применительно к рисунку. Да так удачно, что его бездумно повторяют даже люди, далекие от зависти.

У тех, кто говорит слово «натаскивают», есть козырной аргумент: -мы даем рисовать не только то, что будет на экзаменах, а что-то сверх. Поэтому мы, в отличие от других, не натаскиваем, вот!

Имеется в виду, что помимо голов и композиций у них рисуют еще и натюрморты. Слушайте, вот типичная ситуация: пришел заниматься свежий одиннадцатиклассник. Уровень — ноль. Или около того. (Таких 90%, не обольщайтесь, всякие курсы, шары — старты ничего не дают в этом смысле). Занятия начинаются как привило в середине сентября. То есть до экзаменов 10 месяцев, или 40 недель. А если учесть неизбежные новогодние и майские каникулы — минус две недели. А если учесть, что в среднем каждый абитуриент болеет 1 раз в году — еще минус неделя. А если учесть сдачу ЕГЭ, не к ночи будь помянуты, еще одна-две. То есть до экзаменов остается 35−36 недель. И надо отрисовать 7 экзаменационных голов в 5 ракурсах: фасад, два трехчетвертных, два профиля, всего 35 ракурсов. За 35 недель. (Тем кто говорит, что на экзаменах нет профиля и фасада, отвечаю — вас кто-то обманул). А ещё надо отрисовать хотя-бы 5−6 композиций. А еще есть подготовка к черчению (сложнейший экзамен). А еще в школу надо как-то ходить. Слушайте, какие, к шутам натюрморты, перестаньте дурить народ, мы не на базаре.

Ну, и наконец, последний аргумент, если припереть к стенке всем вышесказанным. Мы, говорят эти завидующие, делаем, конечно то-же самое, так и быть. Но мы это делаем вдумчиво, ответственно, у нас — индивидуальный подход. Вы знаете, мне это напоминает один бородатый советский анекдот. Вовочка в детском саду спрашивает у воспитательницы:

-Марьванна, а Ленин ходит в туалет?

После секундного шока Марьванна отвечает:

-Да, Вовочка, Владимир Ильич тоже делал это. Но он, в отличие от нас всех, делал это вдумчиво, со всей ответственностью и серьезно.

Всем завистникам желаю поменьше серьезности.

(публикация текста стала возможна благодаря случайной утечке из секретного центра обработки информации при академии наук)

Из-за чего мы воюем?- спросил Наполеон Александра, и переговоры начались. Из-за чего грыземся?- спросит любой творец любого творца, и не получит вразумительного ответа.

Творцы грызлись всегда. Через века доносится отдаленный грохот грандиозных срачей. Микельанджело против Леонардо, Куинджи против Шишкина, Бунин против Маяковского, чужой против хищ…, тьфу, короче — все против всех. Ван-Гог, прежде сем отрезать ухо себе, хотел все-таки сначала отрезать его у Гогена. Толстой едва не вызвал на дуэль Тургенева. Дуэль не состоялась, или перенесена, но поругались лет на двадцать. Левитан хотел стреляться с Чеховым. Стрельнул, однако, в себя. Не попал и помирился с Чеховым через два года.

И ведь скандалили не какие-нибудь сявки — ругались полнокровные монстры, которым уж точно делить было нечего. Ну чем, скажем, не угодил Толстому Тургенев? И наоборот? Ведь оба знали, что великие, и слава у того и у другого была от земли до Солнца. А вот срались. Вчитываешься в биографии, ковыряешься в мемуарах — повод ничтожный, мельче микроба. Не остановило.

Но, может быть, это удел только великих? Звездный сволочизм, так сказать… Увы, нет. Грызутся на всех этажах, и в подвалах, и в полуподвалах. Каждый, кто знаком с любым творческим коллективом, подтвердит это.

В конечном счете, после многолетних размышлений на эту тему, мы пришли к научно-обоснованному умозаключению, которое гласит — на самом деле творцы бессознательно выясняют, кто из них круче. Причем, что является парадоксом, в этом вопросе, несмотря на остальные разногласия, творцы удивительно единодушны — каждый считает самым крутым именно себя. Но, так как первое место на любом, даже самом замшелом олимпе только одно, срачи неизбежны. Это — медицинский факт.

Олимпы, действительно, бывают разные. Скажем, писатели, обласканные властью в Советской России, четко знали, кто из них главнее и зорко охраняли свой статус -организация там была почти-что военная. Но вот писатели антисоветского толка, что удивительно, тратили время на выяснение отношений между собой гораздо больше, чем на борьбу с Советской властью. К примеру, Войнович так усердно бодался с Солженицыным, что целых две книги написал именно об этом. Да и в остальных тоже нет-нет, да и поддевал бородатого классика. Даже над внешним видом потешался, достаточно прочесть его трактат о бороде в известной антиутопии.

Но с Советской властью он все-таки тоже боролся и с КГБ особенно. И, кстати, исследуя карательные органы, написал трактат, сформулировав основные положения так:

• Подозреваемыми являются все.
• Особенно подозрительны те, кто ни в чем подозрительном не замечен.
• Советская власть объективно так хороша, что всякий сомневающийся в этом является сумасшедшим.

Взяв за основу эти три постулата и переложив их на рассматриваемую тему, можно вывести следующие тезисы:

• Творцы, выясняя кто круче ругаются всегда.
• Особенно они ругаются тогда, когда выяснять нечего, поскольку и так все ясно.
• Всякий, сомневающийся в самооценке крутизны данного конкретного творца, автоматически объявляется этим самым творцом как ничего не смыслящий в искусстве.

Эти три постулата являются тем самым архимедовым рычагом, при помощи которого можно перевернуть глыбы непонимания и объяснить природу любого творческого срача, неважно какого свойства. Возникает, однако, закономерный вопрос — стремятся ли творцы на самом деле узнать объективную истину о самих себе, не вводят ли они нас в заблуждение своими склоками?

Как честные и объективные исследователи, мы обязаны поставить мысленный эксперимент, отдавая себе отчет в том, что современный уровень науки пока не в состоянии обеспечить чистоту опыта. Представьте себе, что некие сталкеры добыли из какой-то неведомой зоны волшебные артефакты, имеющие вид браслетов с индикаторами. Или особых шлемов, с лампочками. Надевает творец такой шлем — и всем окружающим все становится ясно. Если ты первостатейный, наикрутейший в свой сфере, альфа-творец, так сказать, то лампочки мигают красным. Рангом ниже — оранжевым, потом желтым, зеленым и далее по всему охотничьему списку. Причем заведомо известно, что волшебный артефакт никогда не ошибается и объективен, подобно шляпе из Хогвартса.

Казалось бы — вот он, идеал. Вот о чем должны мечтать все художники, писатели, скульпторы, музыканты, архитекторы, и т. п. Не тут то было! Простейший анализ показывает, что вся эта творческая тусовка противилась бы внедрению этих волшебных шляп, в случае если бы они были изобретены, как если бы её волокли на гильотину.

Воображению представляются адовы сцены. Все творцы, опасаясь открыть свой истинный уровень, отчаянно отказываются надевать волшебные шляпы. Публика, желающая знать, кто-же на самом деле является альфа-творцом, устраивает облавы и насильно напяливает на вырывающихся творцов волшебные шляпы. Крики, скандалы, разбитые морды, судебные процессы. Творцы пытаются пробить в Госдуме закон, приравнивающий принудительное надевание шляпы к изнасилованию. Публика, в свою очередь, лоббирует обязательное ношение волшебных шляп, мотивируя тем, что творцы работают для народа, а народ, как покупатель, всегда прав. В конце концов творцы перестают вообще появляться на публике. Самые богатые из них обзаводятся телохранителями. Внезапно против закона об обязательном ношении выступают искусствоведы и профессиональны критики. Шум в обществе поднимается такой, какой сопровождает хорька, забравшегося в крупный курятник.

Анализируя проведенный мысленный эксперимент, несложно прийти к выводу, что внедрение этого адского изобретения, безошибочно вычисляющего альфа-творцов, приведет к гуманитарной катастрофе, сопоставимой по масштабу с великим переселением народов или эпидемией бубонной чумы в средние века. Последствия будут ужасны. Сразу обанкротится целый ряд аукционных домов. Среди коллекционеров пройдет волна инфарктов и самоубийств. Многие музеи современного искусства окажутся на грани закрытия. Все члены нобелевского комитета как минимум потеряют работу, а существование Нобелевской и других престижных премий будет под угрозой ввиду явной дискредитации. О всяких там Евровидениях или Оскарах лучше вообще не упоминать.

Конечно, не все смирятся. Подымет голову движение, девизом которого является фраза «а я так вижу». Надо заметить, что сообщество ятаквижистов уже существует в виде обширной, но неорганизованной секты. Но в рассматриваемой ситуации ятаквижисты быстро организуются, приобретут лидеров в лице насильственно разоблаченных творцов или потерявших работу критиков, и начнут кампанию протеста, внося лепту в и без того усиливающиеся социальные волнения. Противостоять ятаквижистам будет мощная группировка, возглавляемая немногочисленными творцами, внезапно обретшими альфа-статус. Над миром нависнет шкодливый призрак революционный ситуации.

На свете уже довольно давно существуют детекторы лжи. Логично предположить, что прибор, определяющий творческий альфа — уровень, уже изобретен и хранится где-то в секретных лабораториях, как смертоносные бациллы, и зловеще ждет своего часа. Вот так неумолимая логика закономерно заводит нас в трясину конспирологии. Хорошо, если создатели этого прибора, осознавая его губительность, скрывают свое изобретение. Страшно даже подумать, что будет, если это устройство попадает в руки маньяков от искусства.

В завершение этой краткой, но емкой монографии, ввиду вышесказанного, напрашивается вывод: нам, как лицам посвященным, надлежит хранить молчание и терпеть перманентные склоки творцов как меньшее из возможных зол и всеми силами способствовать тому, чтобы этот мысленный эксперимент не превратился в чудовищную реальность.

(Из истории болезни пациента клиники имени Сербского).

В статье «Что необходимо знать при выборе репетитора по рисунку» подробно раскрыта проблема, но остаются вопросы. Даже если вы что-то знаете — можно промахнуться. Цена промаха — пропавший год. Есть ли конкретные признаки, видимые с самого первого раза, указывающие на обман?

Такие признаки есть. Чаще всего они встречаются все разом, но иногда — порознь. Наличие хотя бы одного симптома — очень нехороший знак. Итак, вот на что нужно обращать внимание:

1. Отсутствие собственных рисунков репетитора. Особенно при наличии остальной обильной рекламы. Или, в крайнем случае, они в небольшом количестве и низкого качества.

2. При оформлении рекламы (например в интернете) используются чужие рисунки (либо кого-то из великих, либо анонимные, без подписи)

3. Назойливая, навязчивая реклама. Это может быть массовая раздача визиток (например на день открытых дверей), или непрошенное массовое добавление в друзья в социальных сетях и т. п.

4. Уход от прямого вопроса «а какой процент непоступивших от вас», словесные уловки типа «это во многом зависит от старания абитуриента» и т. п.

5. Большое, словно в торговом центре, разнообразие форм оплаты, всякого рода «абонементы», «ускоренные» курсы, скидки, едва-ли не дисконтные карты — весьма часто это сочетается с подготовкой сразу в несколько вузов. Особо обратите внимание на обещания «подтянуть буквально за пару недель (дней)».

Абитуриенты, незнакомые с темой могут спорить или задавать вопросы по каждому из этих пунктов, например: а что, собственно плохого в назойливой рекламе. Но я, работающий уже более 30 лет, отлично за это время изучил тему и знаю — это признак явного надувательства. Спорить не буду, главное предупредить. (Отмечу только — любой навязчивый маркетинг без конкретики — способ поднять спрос, это относится не только к репетиторству, а вообще ко всему. За счёт рекламы они пытаются понять упавший после предыдущих экзаменов авторитет).

И ещё. Я знаю о существовании примерно 70 репетиторов по рисунку, готовящих в МAрхИ. Так вот, больше двух третей бюджетников поступают от четырех-пяти человек. Все они работают на кафедре рисунка в МAрхИ.